Жизнь прожить- не поле перейти!
Жизнь прожить- не поле перейти!
Воспоминания Тихона Николаевича Кретинина
I. Отскочное.
Став пенсионером и освободившись от служебных
обязанностей и забот, всё чаще и чаще думаешь о былом и
пережитом. Чаше вспоминаешь детство и юность. Раньше
не было времени думать об этом. Текущие, деловые
вопросы отнимали всё время, а если и оставалось что-
либо, то эти часы и минуты посвящались далеко не
детству и не юношеским годам. Эти вехи жизни не
вызывали вопросов и не порождали интереса.
Задумываешься о них уже в конце пройденного пути.
когда настаёт пора подводить итоги и «отчитаться» перед своей собственной совестью за содеянное в течение многих лет, когда безутешно оглядываешься, зная, что впереди уже все безотрадно и безнадёжно для тебя. Ты с грустью констатируешь, что твоё время прошло. И хочется того, чтобы уроки твоей жизни послужили добрым фундаментом для радости и счастья детям. Как они неопытны! Такими же слепыми котятами были и мы в своё время. И так же, как и теперешняя молодёжь, мы не хотели и не умели посоветоваться с родными по тому или другому (жизненно-важном) вопросу. Всё решали сами, на свой страх и риск. Нам, молодым, казалось, что мы принимаем единственно-правильные решения и только теперь, на склоне лет, понимаешь, что многое было решено совсем не правильно, не разумно... Жить тоже нало уметь! «Жизнь прожить - не поле перейти», так говорит старая поговорка, и реальный смысл её проявляется только теперь. И раньше повторяли её не раз. но глубины, великой значимости этой мысли не осознавали. Не доходило это до сознания. Всё казалось легко и просто. И только вот в пожилые годы, когда ставишь себе вопрос: «Зачем ты жил и что после тебя останется людям, поколению?» - начинаешь критически разбирать своё былое. Зачем? - Затем, чтобы поколения начинали думать о будущем и былом пораньше, чтобы из нашею былого вынесли бы какие-то уроки. Мне не пришлось, выслушать родительские советы в молодости, ибо с 15 лет я жил отдельно от семьи в силу того, что учился в Воронеже, a oтец работат на периферии, в сёлах. Я рос «квартирантом». Так меня называла впоследствии моя мать, когда хотела подчеркнуть мою беззаботность о благополучии дома, т.е. о топливе, кормах для домашних животных, заготовках овощей на зиму и т.п. И это не случайно. Как я уже отметил, с15 и до 25 лет я жил самостоятельно, снимая угол с кроватью, на всём готовом и выплачивая хозяевам квартиры определённую сумму денег в месяц. Это - до поступления в Воронежский СХИ ( сельскохозяйственный институт) , а потом - жизнь в общежитии, питание - в столовой. Но начну уж рассказ по-порядку... Мои родители и родственники. Родился я в феврале (19/ II) 1910 года в селе Отскочном Дмитровской волости Землянского уезда Воронежской губернии, а по новому современному административному делению - в селе Отскочном Хлевенского района Липецкой области. Отец мой происходил из крестьян того же села. Дед мой, Яков Иевлевич Кретинин (а по-уличному «Левонов») имел надел, содержал скот, и основным его занятием было, как тогда говорили - хлебопашество, т.e. земледелие, хлеборобство. Скот содержали для внутренних надобностей, т.е. его продукты и он сам не были предметом продажи, средством получения доходов. Хозяйство было натуральным. Что выращивали - сами и поедали. Выделяло семью деда то, что он был бондарь и столяр. Делал он и обычные деревянные крестьянские сохи. Кадушки, бочки, жбаны, лоханки, сохи - были предметом заработка. Для их изготовления дед закупал, где мог соответствующую древесину, сам её разрезал, колол, обделывал и изготовлял деревянную посуду и сохи. Всё это он делал или по заказу односельчан или по собственной инициативе и в ярмарочные праздники вывозил сделанное на базар. Этому мастерству он научил и всех своих сыновей, в том числе и моего отца. У деда было четыре сына и одна дочь. Старший сын - Сидор, я его и не видел, Не видел, по существу, и самого младшего своего дядю - Герасима, который погиб в Первую империалистическую войну, в 1916 году. Помню только, та и то как-то слабо, как провожали Герасима на войну... Запомнилось, как он исключительно быстро изготовил для себя в солдаты дорожный деревянный сундучок для вещей и продуктов. По рассказам отца это был умный. сообразительный человек. Он писал отцу с фронта письма, и отец восторгался ими. Солдат с сельской школой глубоко анализировал состояние дел на фронте. Я видел эти письма, но ни одного не сохранилось. Я был мал, а отец вечно в отлучке и письма растаскали на курево. Мать была неграмотна, и ей письма не были дороги. А было бы очень интересно теперь почитать эти информации с полей боёв за «святую Русь». Герасим, как я уже писал, был младший брат. Перед ним - мой отец, Николай, потом - Никифор и, наконец, - Сидор. Тётя Ганя родилась между Герасимом и моим отцом. В годы Столыпинской реформы землепользования, когда крестьянин мoг выделиться из общины, в нашей большой семье было принято решение отправиться на поселение в Сибирь. И вот в 1910 году отец, Сидор, Никифор и муж тёти Гани, Антон, выехали в Иркутскую губернию. Там они срубили большой дом, один на всех, и стали заниматься плотницкими подрядами, строя дома и делая всякие мелкие крестьянские деревянные поделки для местного населения. Через 2-4 месяца к ним, т.е. к братьям, из Отскочного выехали жёны с детьми, в т.ч. повезли и меня в возрасте 10 месяцев. Мужчины обосновались где-то на станции Худоелань Минусинской волости. Так я запомнил из рассказов матери. При переезде через Волгу, меня чуть было, не уронили в реку. Однако женщины в Сибири не прижились. Скоро соскучились по матерям и родным местам, «Заголосили». И мужчины стали один-по-одному уезжать из Сибири. Остался верным слову один Сидор. Семья его была в Отскочном, но он домой не стремился. Так и остался там на всю жизнь, сложил голову где-то на сибирской земле. У него был сын Яков и две дочери. Якова убили «товарищи» из-за женщины. Труп спустили под лёд в Дон. Мать с двумя дочерьми долго мыкала нужду и, в конце концов, уехала к мужу в Сибирь и там осталась.
Став пенсионером и освободившись от служебных
обязанностей и забот, всё чаще и чаще думаешь о былом и
пережитом. Чаше вспоминаешь детство и юность. Раньше
не было времени думать об этом. Текущие, деловые
вопросы отнимали всё время, а если и оставалось что-
либо, то эти часы и минуты посвящались далеко не
детству и не юношеским годам. Эти вехи жизни не
вызывали вопросов и не порождали интереса.
Задумываешься о них уже в конце пройденного пути.
когда настаёт пора подводить итоги и «отчитаться» перед своей собственной совестью за содеянное в течение многих лет, когда безутешно оглядываешься, зная, что впереди уже все безотрадно и безнадёжно для тебя. Ты с грустью констатируешь, что твоё время прошло. И хочется того, чтобы уроки твоей жизни послужили добрым фундаментом для радости и счастья детям. Как они неопытны! Такими же слепыми котятами были и мы в своё время. И так же, как и теперешняя молодёжь, мы не хотели и не умели посоветоваться с родными по тому или другому (жизненно-важном) вопросу. Всё решали сами, на свой страх и риск. Нам, молодым, казалось, что мы принимаем единственно-правильные решения и только теперь, на склоне лет, понимаешь, что многое было решено совсем не правильно, не разумно... Жить тоже нало уметь! «Жизнь прожить - не поле перейти», так говорит старая поговорка, и реальный смысл её проявляется только теперь. И раньше повторяли её не раз. но глубины, великой значимости этой мысли не осознавали. Не доходило это до сознания. Всё казалось легко и просто. И только вот в пожилые годы, когда ставишь себе вопрос: «Зачем ты жил и что после тебя останется людям, поколению?» - начинаешь критически разбирать своё былое. Зачем? - Затем, чтобы поколения начинали думать о будущем и былом пораньше, чтобы из нашею былого вынесли бы какие-то уроки. Мне не пришлось, выслушать родительские советы в молодости, ибо с 15 лет я жил отдельно от семьи в силу того, что учился в Воронеже, a oтец работат на периферии, в сёлах. Я рос «квартирантом». Так меня называла впоследствии моя мать, когда хотела подчеркнуть мою беззаботность о благополучии дома, т.е. о топливе, кормах для домашних животных, заготовках овощей на зиму и т.п. И это не случайно. Как я уже отметил, с15 и до 25 лет я жил самостоятельно, снимая угол с кроватью, на всём готовом и выплачивая хозяевам квартиры определённую сумму денег в месяц. Это - до поступления в Воронежский СХИ ( сельскохозяйственный институт) , а потом - жизнь в общежитии, питание - в столовой. Но начну уж рассказ по-порядку... Мои родители и родственники. Родился я в феврале (19/ II) 1910 года в селе Отскочном Дмитровской волости Землянского уезда Воронежской губернии, а по новому современному административному делению - в селе Отскочном Хлевенского района Липецкой области. Отец мой происходил из крестьян того же села. Дед мой, Яков Иевлевич Кретинин (а по-уличному «Левонов») имел надел, содержал скот, и основным его занятием было, как тогда говорили - хлебопашество, т.e. земледелие, хлеборобство. Скот содержали для внутренних надобностей, т.е. его продукты и он сам не были предметом продажи, средством получения доходов. Хозяйство было натуральным. Что выращивали - сами и поедали. Выделяло семью деда то, что он был бондарь и столяр. Делал он и обычные деревянные крестьянские сохи. Кадушки, бочки, жбаны, лоханки, сохи - были предметом заработка. Для их изготовления дед закупал, где мог соответствующую древесину, сам её разрезал, колол, обделывал и изготовлял деревянную посуду и сохи. Всё это он делал или по заказу односельчан или по собственной инициативе и в ярмарочные праздники вывозил сделанное на базар. Этому мастерству он научил и всех своих сыновей, в том числе и моего отца. У деда было четыре сына и одна дочь. Старший сын - Сидор, я его и не видел, Не видел, по существу, и самого младшего своего дядю - Герасима, который погиб в Первую империалистическую войну, в 1916 году. Помню только, та и то как-то слабо, как провожали Герасима на войну... Запомнилось, как он исключительно быстро изготовил для себя в солдаты дорожный деревянный сундучок для вещей и продуктов. По рассказам отца это был умный. сообразительный человек. Он писал отцу с фронта письма, и отец восторгался ими. Солдат с сельской школой глубоко анализировал состояние дел на фронте. Я видел эти письма, но ни одного не сохранилось. Я был мал, а отец вечно в отлучке и письма растаскали на курево. Мать была неграмотна, и ей письма не были дороги. А было бы очень интересно теперь почитать эти информации с полей боёв за «святую Русь». Герасим, как я уже писал, был младший брат. Перед ним - мой отец, Николай, потом - Никифор и, наконец, - Сидор. Тётя Ганя родилась между Герасимом и моим отцом. В годы Столыпинской реформы землепользования, когда крестьянин мoг выделиться из общины, в нашей большой семье было принято решение отправиться на поселение в Сибирь. И вот в 1910 году отец, Сидор, Никифор и муж тёти Гани, Антон, выехали в Иркутскую губернию. Там они срубили большой дом, один на всех, и стали заниматься плотницкими подрядами, строя дома и делая всякие мелкие крестьянские деревянные поделки для местного населения. Через 2-4 месяца к ним, т.е. к братьям, из Отскочного выехали жёны с детьми, в т.ч. повезли и меня в возрасте 10 месяцев. Мужчины обосновались где-то на станции Худоелань Минусинской волости. Так я запомнил из рассказов матери. При переезде через Волгу, меня чуть было, не уронили в реку. Однако женщины в Сибири не прижились. Скоро соскучились по матерям и родным местам, «Заголосили». И мужчины стали один-по-одному уезжать из Сибири. Остался верным слову один Сидор. Семья его была в Отскочном, но он домой не стремился. Так и остался там на всю жизнь, сложил голову где-то на сибирской земле. У него был сын Яков и две дочери. Якова убили «товарищи» из-за женщины. Труп спустили под лёд в Дон. Мать с двумя дочерьми долго мыкала нужду и, в конце концов, уехала к мужу в Сибирь и там осталась.
Вся семья Сидора, как перекати-поле, затерялась в сибирских просторах. Никифор после возвращения из Сибири занимался хлебопашеством и бондарно-столярными поделками. Это был очень приветливый, дорой души человек. Помнится, у него было две дочери и два сына. Жили они бедно, но когда я к ним заходил - встречали ласково. Надо упомянуть, что в годы революции большая семья поделилась. Никифор и семья Сидора взяли свои части и стали жить самостоятельно. Но хозяйство у семьи Сидора не сложилось, и она выехала, как я уже сказал, в Сибирь. Дед, мой отец и вдова Герасима с дочкой Настей остались жить одной семьёй. Но через некоторое время вдова вышла замуж за вдовца из соседнего села Крещенка, а отец подался работать на государственную службу в уездный городок Землянск. Надо сказать, что из всей семьи деда Якова только мой отец, стараниями сельской учительницы Марии Максимовны Кутузовой, сумел окончить в соседнем селе низшую сельскохозяйственную школу и мог работать агрономом или управляющим фермой (или управляющим небольшим имением). После Сибири отец с семьёй уехал в тогдашнюю Донецкую область и устроился работать управляющим фермой церковно-приходской школы. Я хорошо помню эту страницу. Церковь и школа - на окраине села. По середине села протекала речка, куда я водил пить соседских лошадей. Это однажды мне чуть не стоило жизни. После водопоя я разогнал лошадь, бежавшую к яслям под сарай. Соседи, увидев меня на лошади, закричали: «Пригнись! пригнись!» ... Я пригнулся к гриве, и это спасло меня от удара о стреху сарая... По рассказам матери, Домны Егоровны Кретининой, в этот период к нам в Донскую область приезжала бабушка Катюша (мать отца). У нас с бабушкой была большая дружба, но иногда наши взгляды расходились, и тут я проявлял «агрессивность»: я уходил на кухню за веником с намерением проучить бабушку.... Но она, зная моё желание этих лет быть попом, говорила: «У-у-у..., родимый, да разве попы дерутся?!» И я, сражённый убедительным доводом, уносил веник обратно. Желание стать попом, видимо, возникло из-за частого пребывания в церкви, где работал отец. С Лёкой мы дружили, он чуть постарше был, но играл со мной. В 1915 году из Донецкой области отца взяли в армию и мы (сестра, я и мать) вернулись в Отскочное. Отец служил по снабжению армии в Тифлисе (совр. Тбилиси), и мы с матерью в 1916 году выехали к отцу, оставив сестрёнку с бабушкой Анютой (матерью мамы). О Тбилиси в памяти - отдельные эпизоды: серные бани, посещение кино, поездка на трамвае без билета, когда контролёру за меня заплатил какой-то офицер... Совершенно чётко помню возвращение на Родину после Октябрьской революции. Ехали мы поездом, и вот на станции Хасавьюрт состав задержали, т.к. за Хасавьюртом банды чеченцев делали аварии, разбирая пути, и грабили пассажиров. Нам пришлось некоторое время простоять, но на счастье подошёл военный состав Терских казаков с пушками и пулемётами на платформах. К нашему составу прицепили вагон казаков, и мы двинулись вперёд... Помню долину и слева кустарник. Пути были разобраны, и поезд стал. С шумом и гиканьем к вагонам стали подбегать вооружённые чеченцы, но казаки открыли огонь и бандиты откатились назад, в кустарник. Произошёл такой случай: казак погнался за чеченцами и в кустах столкнулся с неприятелем, наставил на него штык, сказал: «Сдавайся!». Но чеченец отмахнул штык кинжалом и молниеносным ударом зарезал казака... Так рассказывал потом об этом отец. Но проехали мы благополучно и с радостью добрались до родных мест. Осели мы, естественно, в родном селе Отскочном. Осели надолго, хотя отец сначала работал в потребительском обществе - «потребиловке», а вскоре устроился помощником уездного агронома в г. Землянске. Это был (и остался) захудалый глухой городишко. Он и на город-то не был похож. Скорее, это было крупное село. Ни торгового, ни промышленного значения не имел. Так захудалым он и остался до этих (1973 г.) дней. Я уж не помню, по каким соображениям, но в Землянске отец жил один, а вся семья наша - в Отскочном. Думается, что это было вызвано тем, что в то время прожить семьёй в пять человек в городке, без своего хозяйства, было трудно и легче было оставаться в своём хозяйстве с дедом Яковом Иевлевичем. Нас было пятеро - отец с матерью, я, сестра Анна рождения 1912 г. и сестрёнка Нина рождения 1916 г. Мать, вместе с другими, исполняла все сельскохозяйственные работы. Она из крестьян того же села. Совершенно безграмотная. И только отец выучил её читать по складам и расписываться «закорюками». Свою подпись, помню, она не писала, а рисовала. Мой дедушка по матери, Егор Сысоевич Кретинин, жил очень бедно. В селе не было помещика, и оно не было крепостным. Землю ежегодно делили и переделивали по душам. Причём давали наделы только на мужчин. А у Егора Сысоевича был один сын и три дочери. Жить было неимоверно трудно (шесть душ, а надела только два) и дед вынужден был с осени, после уборки урожая, уезжать в теперешний Донбасс на заработки, «рубить» уголь. В нашем селе было много шахтёров. Там и сейчас работают из Отскочного несколько семей. В частности, мой дядя, Тихон Егорович - простым шахтёром, а его сын, Николай Тихонович Кретинин, - директором шахты в Молодогвардейске. Но об этом несколько позже. Пример бытия этой семьи очень характерен для эпохи становления Советской власти и колхозного строя. По причине безысходной бедности мать в юношеские годы тоже (но только весной и летом) уходила на заработки к родственнику царя Николая II, князю Ольденбургскому, на свекловичные плантации Рамонского сахарного завода, что в 26 километрах от Воронежа. От этой рабской работы у матери на руках до старости, в 15-20 сантиметрах ниже локтя, сохранились "желваки". Согнувшись и опираясь этими местами на ноги у колен, она прорывала свёклу и выпалывала сорняки в течение нескольких лет по 10-12 часов в день, а точнее - от утренней зари до вечерней. Мать рассказывала: в воскресенье, после обеда, по улицам села ехала подвода, а "подённые" выносили сумки с продуктами на неделю, клали в телегу, и шли следом до имения с названием "Бунино" (теперь совхоз "Комсомолец"). Жили в помещении, где зимой размещались волы. На земляной пол стлали солому, и это было "общежитием" для подёнщиков. Тут они спали, а вблизи варили себе на костре раз в сутки пищу. Варили кулеш из пшена, сдабривали его чайной ложечкой постного масла, и это служило обедом. На завтрак - сухой хлеб с полученным авансом сахаром. Обед - это, собственно говоря, и ужин. В полдень - получасовой перерыв, и тут каждый закусывал, чем "бог послал", в зависимости от состоятельности семьи. И так - всю неделю, до вечера субботы. В субботу вечером поденщики пешком расходились по своим сёлам. В воскресенье к вечеру их снова собирала подвода, и они шли в имение. Мать рассказывала, что жизнь женщины была безнадёжно тяжёлой. Издевательства приказчика, заставлявшего вырывать пропущенные сорняки из земли зубами, дополнялись для некоторых женщин самодурством мужей. Один "молодец" прослышал, что жена изменяет ему. Он выпросил у соседа подводу, приехал в Бунино, привязал жену к оглобле телеги, и погнал коня к дому, стегая кнутом: один раз - по лошади, другой - по жене, один раз - по лошади, другой - по жене. Да так и гнал до самого "Отскочного", пятнадцать
километров... Столь солоно доставалась иногда копейка несчастным бесправным женщинам до революции. Лет семнадцати мать вышла замуж за моего отца. Причём сначала за ней ухаживал младший брат отца, Герасим. Как-то, будучи ещё неженатым, отец пришёл "на улицу" - т.е. место гуляния сельской молодёжи. Заметил девушку с Герасимом, подошёл и заявил братику: "Иди домой!". Герасим обязан был, по тем временам, слушаться старшего брата. Так мой отец "нашёл" свою "царевну"... А Герасима дед женил на девушке из соседнего волостного села. Этой девушки Герасим и не видел ни разу до сватовства. Девушка была очень красива. Звали её Евдокия Ивановна. Уже в преклонные годы я встречался с ней, но и тогда она выглядела русской красавицей. Кстати отмечу, что и старший брат отца, Сидор, точно также был женат своим отцом (дедом) на девушке из соседнего села Дмитряшевка. Эта женщина также была красива и солидна. Помню, в семье её называли Иванихой. Обе эти семьи в жизни оказались несчастливы. Дядя Никифор был женат на односельчанке. И тётя Ганя вышла замуж за односельчанина. Её муж, Антон Андрианович Пальчиков (по-уличному Хвиёнов), был моим крёстным отцом, а жена дяди Никифора - крёстной матерью. У моей родной матери было два брата и две сестры. Старший брат, Кузьма, погиб на Первой империалистической войне, а младший-Тихон Егорович-живёт и по сей день на Донбассе, в г. Енакиево, на Садовой улице, 28. У него своя небольшая усадьба и свой домик. Судьба у Тихона любопытна. О ней несколько ниже, а пока о младших сестрах матери. Аксинья - средняя сестра из трёх, а Ирина - младшая, умерла раньше всех, не оставив потомства. Тётя Аксюня, как мы все её звали, живёт и сейчас в Отскочном с мужем, Митрофаном Петровичем Кретининым. Интересно отметить, что семья отца - Кретинины, семья матери - тоже Кретинины. Все три сестры вышли замуж за Кретининых, а тётя Аксюня выходила замуж дважды, и оба раза - за Кретининых. Если не половина села, то треть Отскоченцев. - Кретинины. Есть Тамбовцевы, Пальчиковы, Аксёновы, Поповы. И всё! Если и есть теперь какие-нибудь новые фамилии, то это пришлые из других мест, не аборигены. Отскочное, скорее всего, образовалось переселенцами из соседнего села Донское. Сужу об этом по тому, что, помню, ещё с дедушкой, Яковом Фетистовичем, заезжали в гости к каким-то родственникам в селе Донском. Это было в 8-9-летнем возрасте: Донское и Отскочное расположены на правом берегу Дона, в пяти верстах друг от друга. С юго-западной окраины Отскочного видна северная окраина Донского. Помню, что на этой окраине росли огромные дубы, подобные Шишкинским соснам на картине "Рожь" (или "Полевая дорога"). Это классическая иллюстрация наступления степи на лес. Любопытно, что дальше, юго-западнее Отскочного, в сёлах (Крещенка, Верейка) встречаются Кретинины, вот южнее и северо-восточнее (Дмитровка, Конь-Колодезь) - нет. В своём родном селе Отскочном я прожил с семьёй с небольшими перерывами до 13 лет. А затем, с переходом отца на работу в г. Воронеж в 1922 г., я с 1923 г. совсем оторвался от села. В бытность семьи в родном доме, я с дедом и матерью исполнял все сельские работы, свойственные физически крепкому подростку. С дедом я пахал и сеял, убирал урожай, возил его с поля и молотил. Помню, в 1921 году дед из-за неурожая поехал с бабушкой в Сибирь, к Сидору. Но не знаю, нашёл ли он его или нет, только, будучи бондарем, он жил самостоятельно, и осенью 1922 года вернулся домой, но без бабушки, Екатерины Тарасовны. Она заболела в дороге тифом, и в Воронеже её взяли в лазарет... На этом следы её теряются. В этот год ещё свирепствовала эпидемия тифа. Незабываемыми впечатлениями остаются ночи, проведённые на выпасе лошадей - в ночном! Много общего было с тем, что описывал И.С.Тургенев в одном из лучших своих рассказов "Бежин луг". Помню радостные праздники весны: "Пасху" и "Троицу", игры в мяч, в "третий лишний", в "лунки" и в "бабки". Особое удовольствие доставляли гулянья на улице с более взрослыми парнями и девушками: во главе с гармонистом группа молодёжи с песнями или "страданиями" (частушками) двигалась к центру, а иногда и обратно, а мы, мелюзга, крутились под ногами, воображая себя "большими". Незабываемы: купание на Дону, лазанье на колокольню в большие праздники, кулачные бои, катание на коньках и санках на "масленицу" и т.д. и т.п. Навсегда сохранились в душе впечатления о первых годах учёбы в сельской начальной школе. Школа была в центре села, и от нашей окраинной улицы приходилось идти километра полтора-два. В тяжёлые годы (1919-1921), когда торговля, по существу, прекратилась, я ходил, как и все деревенские ребята в лаптях, а весной ещё и подвязывал колодки, чтобы не наступать (лаптями) в снежную слякоть, ибо лапти вскоре промокали. Лапти мне плёл дедушка по матери, Сысой Егорович. Тихон Егорович (он всего на два года старше меня) учил меня навёртывать портянки и обувать лапти. Теперь лапти в Отскочном не носят и самые отъявленные бедняки. Поэтому, видимо, необходимо изобразить, что это за обувь - "лапти с колодками" или с "колодочками"... Ходить и работать в лаптях очень легко и удобно. Толи ходишь за сохой, толи косишь рожь крюком, толи сторожишь лошадей в ночном - и во всех других делах ноги чувствуют себя более привольно, чем в сапогах. Но это - в сухую погоду. Но вот в дождь, в слякоть положение иное. Неудобно в лаптях и пахать сохой: идёшь по дну взрыхлённой борозды, а комочки земли засыпаются за края лаптя, под ступню. В конце концов, туда насыпается и уплотняется столько земли, что приходится разуваться и выбивать землю на краю дороги. Выезды с дедом на полевые работы в те годы не казались такими романтичными, как вот теперь, однако и тогда душа наполнялась гордым самосознанием, что я помогаю дедушке, семье вести хозяйство. Сейчас вспоминаются и горькие минуты и минуты необыкновенной сладости. Однажды, после посадки картофеля, дед заставил меня боронить поле деревянной бороной вверх зубьями. Тогда, естественно, толка в такой работе я не видел, и от усталости я заплакал... Теперь же я сознаю, как мудро поступил дедушка: взрыхлённая земля хорошо уплотнялась тыльной стороной бороны, подтягивала влагу к клубням, они быстрее и дружнее давали всходы и этим позволяли ускорять рыхление междурядий, сберегая влагу в почве, лучше аэрировать верхний слой пашни и способствовать развитию и росту картофеля. А каким наслаждением теперь представляется обеденный перерыв в поле, когда, распластавшись под телегой в тени, увлечённо наблюдал за караванами белых облаков или за порханием, трепыханием на одном месте разливающего трель жаворонка! Висит в воздухе хохлатый злодей и самозабвенно заливается песней, а сам крылышками трепещет, трепещет... А небо голубое-голубое, и ниже неба плывут пушистые белые копны ржаной соломы. В душе - одно спокойствие, одно блаженство и никаких забот, никаких печалей! Всё было -твоё, всё было - для тебя! Не осознавая, и не думая даже, ты чувствовал бесконечность жизни. О предельности бытия человек начинает задумываться и осознавать только под конец жизни, с первых её «заморозков» - первых признаков старости. В связи с революцией жизнь семьи была как-то неустойчива в том смысле, что отец работал то - в Тифлисе, а, возвратившись оттуда, какое-то время работал в Отскоченском «райпотребсоюзе», затем - в Землянском уездном земельном отделе... Учиться я начал поздновато - с 1919 года. Моя первая учительница -Мария Максимовна Кутузова. Она была учительницей ещё у моего отца, а в последствии, у некоторых, была учительницей их дедов! Сама она родом из г.
Задонска. Пришла в село 19-ти лет, да так и осталась в нём. Сама «строила» школу, сама «износила» её: разрушили ту школу уже вскоре после её смерти. Под конец жизни она учительствовала в районном селе Хлевное, там она и умерла в годы войны. Похоронили её, как я потом выяснил, в какой-то общей могиле, куда перенесли останки и от других могил при планировке райцентра. За свою долголетнюю службу на поприще народного образования награждена орденом Ленина. Была очень строга и взыскательна, «неслухов» била «квадратами» (линейками). И что примечательно: отцы и матери всегда просили её взять первоклассника в свою группу, так как предпочитали воспитывать ребёнка в строгости. Попадало и мне от неё... Помню как-то весной на большой переменке пошли мы с ребятами посмотреть ледоход на Дону. Школа стояла недалеко от речки, на крутом берегу. Ну-с, засмотрелись на необыкновенно привлекательное зрелище: плывут льдины, какие-то снопы соломы на них, следы зимней санной дороги на льду, вороны, роющиеся в унавоженной дороге и много другой разности - и опоздали к началу урока... Вот она нас, милых «братцев», всех в угол-то и поставила до самого конца урока, да ещё пригрозила отцам пожаловаться! Стыдно было, конечно... Учиться я хотел, и ходил в школу с большой охотой. Повлияло, видимо, то, что отец в те времена выделялся среди других односельчан своей грамотностью и был по своему уровню намного выше окружающих. Как я уже упоминал, отец учился и окончил низшую сельскохозяйственную школу в Конь-Колодезе (соседнее село). Теперь это примерно соответствует техникуму, а по практическим навыкам такие школы стояли очень высоко. Помещики и управляющие имениями охотно брали к себе выпускников на должности младших агрономов. Так вот, в с/х школу отец попал благодаря личному ходатайству Марии Максимовны перед директором школы. В связи с этим отец был у неё всегда на особом счету, и я теперь не выходил из её постоянного за мной надзора. Со мной, дочерями священника и ещё 2-3 детьми своих бывших учеников, выдвинувшихся на руководящие посты в первые годы Советской власти, Мария Максимовна проводила дополнительные занятия, расширяя наши знания и кругозор личными рассказами и выдачей книжек из школьной библиотеки для домашнего чтения. В каникулярное время Мария Максимовна организовывала из семей интеллигенции и своих учеников, учившихся в гимназиях и специальной с/х школе, драматические кружки и представления. Это были дивертисменты, декламации и маленькие пьески. Все представления давались в школе. Для этого при постройке здания была специально предусмотрена «створная» стена двух классов. Средняя стенка собиралась на петлях, как гармошка. В получившейся длинной комнате к одному из её краёв сдвигались парты и на них клались длинные толстые доски. Так устраивалась сцена. А перед сценой, естественно, висел занавес, оборудованный из веретей, т.е. материала, который сейчас называется брезентом. Но брезент - это промышленный продукт, а веретья - это домотканый материал. К потолку и стенам пристраивались керосиновые лампы. Декорации и костюмы делались под руководством Марии Максимовны. Подобные «концерты» были, конечно, для Отскоченской молодёжи выдающимися событиями. Они будили желание к свету, к просвещению, к лучшей жизни. Отскочное стоит примерно в 50 километрах от Воронежа и от теперешнего областного центра - Липецка. Разместилось оно в стороне от бойкого тракта, шоссейной дороги Воронеж-Москва через Елец, Ефремов, а теперь и через Липецк, за рекой Доном, что очень важно. Мостов не было, и стояло оно в стороне от всей общественно-политической жизни страны. Никто туда не заезжал и не заходил. Спало крестьянство десятилетиями, оставаясь не потревоженным и в годы крестьянских бунтов и в годы революции в начале века. В селе не было помещика. Крестьяне не переживали мук крепостничества. Революционные перемены 1917 года большинство, особенно молодёжь, встретили положительно. Только наиболее зажиточные и пожилые отрицательно высказались при нарушении бытовых и старых общественных традиций, таких, как отрицание бога, отказ от церкви, непослушание старикам и т.п., и старались жить по старинке: пахали, сеяли, убирали хлеб, разводили животных, справляли праздники, и, помолясь на иконы, сажались за стол... Но ветер революции доносил влияние нового и до Отскочного. Люди приходили из города, возвращались с войны покалеченные и израненные, приносили на село новые мысли, новые разговоры, новые слова, которые раньше и не слыхали в селе: революция, Советы, коммуна, большевики, красногвардейцы, «контра», дезертир, и т.п. В самом селе не было единства. «Красные» воевали не только с «белыми», но и с дезертирами. Последние по-бандитски защищались. Помню, вернулся с войны по ранению Потап Пальчиков. Была у него прострелена нога. Шёл 1919 год. Как раз на Пасху, когда народ шёл в церковь, Потап прогуливался с гармошкой по улице. Это было неслыханным богохульством. А через некоторое время Потапа застрелили из винтовки в черепную коробку. После люди рассказывали, что убийцей был дезертир, которого разыскивал Потап вместе с уполномоченным из волости. Потап был отчаянным человеком, Фронтовые настроения «красных» оказали на него большое влияние, он слыл «большевиком», хотя в партии и не состоял, но идеи её нёс в село и, в меру своего умения, защищал. Таких просоветски настроенных фронтовиков в селе было несколько человек. Запомнился «Лысый». Его звали Егор, и был он сыном крестьянина нашего села. Ушёл в Воронеж на заработки, работал в магазине мальчиком, потом - приказчиком (продавцом). Это был способный, грамотный человек. Кроме сельской школы нигде не учился, но много читал и занимался самообразованием. Вступил в партию. В годы НЭПа его назначили директором Воронежского торгового банка. Я учился с его сыном в сельской школе, но затем мы потеряли друг друга. Году в 1919, в момент захвата Воронежа белогвардейским генералом Шкуро, Егора арестовали, однако он сумел бежать и спасся от верной гибели. Помнится и ещё один активист - Алёша «Греков» (Алексей Пальчиков). С его младшим братом, Макаром, я тоже учился, но он был великовозрастным, и мы не дружили. А после, через много лет. мы встретились. Макар был гармонистом, считался первым парнем на селе, но по службе не продвинулся. Где-то в Усманском районе заведовал картофельным сортоучастком. А брат его, Алексей, в первые годы революции работал уездным «упродкомиссаром». Ходили слухи, что он немало попользовался, к своей выгоде, высокой должностью, и о нём говорили плохое... Из тех лет помнится ещё впечатляющая картина - труп Ивана Петрова, убитого железным шкворнем в голову... Труп ночью был вывезен на зады усадеб, где пролегала дорога. Иван Петров, как рассказывал отец, был примечательной для Отскочного личностью. Жил бобылём (одинокий) и неизвестно, где дольше проживал: в городе или дома, у братьев. Это был отъявленный рецидивист. Собранные такими «промыслами» деньги приезжал проматывать в село. После того, как пьянствовать с кампанией было не на что, снова подавался в город. Рассказывал мне отец про него такой случай. В крупный магазин с тканями приехал поп (переодетый Иван Петров) с дочкой на хорошем фаэтоне с рысаком. Вошли в магазин, попросили приказчика набрать дорогих тканей, якобы дочке к свадьбе. После подсчета оказалась весьма крупная сумма. Поп, с крестом, как полагается, попросил тюки донести до извозчика, усадил дочку, и она уехала. А сам остался платить деньги. Но перед этим просил указать ему туалетную комнату. Проходит 15 минут - попа нет, полчаса - попа нет... Приказчики забеспокоились и послали мальчика при магазине посмотреть в щель. Мальчик заглянул и в ужасе закричал: «Батюшка повесился!» Позвали городового, начали составлять протокол, что да как было, и, наконец, дошли до двери туалетной комнаты, открыли ... и видят, что на стенке висит поповская верхняя одежда, из-под неё внизу торчат сапоги, а сверху - шляпа. А самого попа-то и нет! Он выпрыгнул в верхнее окошко. («Попом» был И.Петров). А убил Ивана Петрова (Петровича) якобы односельчанин, бывший жандарм, чьи неблаговидные дела знал Иван. Об этом мне говорил Семён Иванович, муж маминой сестры Ирины. Его отец был по «духу» близок к семье жандарма и к Ивану Петрову. Яркой картинкой запомнилось событие, когда одного из крестьян другой брушанул вилами в бок. Якобы за то, что первый увёз с поля его снопы ржи. Было, помню, страшно смотреть на окровавленную одежду, когда снимали мужика с повозки. В таких случаях обычно собиралась большая толпа народа, ну и ребятишки, конечно, были непременно «свидетелями». Наряду с поножовщиной, дракой на кулачках и т.п. были и дни гуляний, песен, свадеб... Сельские праздники проходили похожими на гулянья в других сёлах. Отмечу только, что участвовал в катании с горки на масленицу, с «Левиной горы». Этой горы-то, собственно, не было и нет. Так, небольшой взгорок, но на лёгких санях, салазках, на коньках люди катались с удовольствием. Лыж в те времена в селе не знали и никогда не видели. В 1922 году отец перешёл на работу в Воронеж. И вот летом мы с матерью отправились к отцу пешком. Шли целый день. Путешествие было для , меня интересным. Проходили сёла, шли лесом, останавливались на постоялых дворах пить чай с кренделями. На нашем пути лежали два таких двора: в деревне Галкино и в посёлке Стублище. Дворики и хатёнки ещё сохранились на этих местах и в наши дни. Но, видимо, скоро останутся от этих посёлков только воспоминания. Постоялые дворы представляли собой большие хаты с длинными столами посредине. Тут же в хате торговали кренделями и чаем, да кое-какой закуской. Колбаса «чайная», купленная на постоялом дворе, казалась необычайно вкусной. Вкус этот жил со мной всю жизнь, и я до сих пор его помню. Только нет теперь такой колбасы. По качеству есть и лучше, но по вкусу и аромату колбасы, подобной «чайной» тех времён, не встречается. Зимой люди, естественно, стремились забраться в хату, ну а летом распрягали лошадь около двора и усаживались где-нибудь в тени у стен, закусывали и дремали час-полтора, а затем снова продолжали путь на Воронеж или до дому... Часто здесь же и ночевали до рассвета, т.к. в те годы проезжать ночью через лес было небезопасно. Дошли мы с матерью до города благополучно. Но у меня болели коленки, под «чашечкой». Ни ступни, ни мускулы ног не болели, только коленки. Но скоро прошло. В 1923 году мы всей семьёй уехали к отцу в Воронеж. В Отскочном остался один дедушка с «молодой» бабушкой. Оставили ему корову, лошадь, поросёнка, птицу. Дедушка по-прежнему бондарил и делал сохи. Это было подспорьем к бюджету. Потом ему уже стало тяжело хозяйствовать, и всё распродали. Теперь он стал только бондарить, насколько хватало сил. В 1928 году дедушка умер в возрасте 78 лет, а «молодая» бабушка перешла жить к своему сыну в Муравлёвку. Хату в Отскочном продали... Так разорился род Николая Яковлевича Кретинина (Левонова) в Отскочном. Из потомков деда сейчас Отскочном живёт в только сын дяди Никифора Фёдор, с сыновьями. Связей друг с другом мы не поддерживали, и я не знаю подробностей его жизни. Знаю только, что сразу после освобождения Воронежа от фашистов Фёдор построил хату в городе, но пойти на производство не захотел из-за погони за длинным рублём у частников... Он - плотник, и мог бы, конечно, устроиться на завод... Об Отскочном можно написать много, но кое-что считаю для себя обязательным... «Цуть»... Мария Максимовна считала долгом своей жизни бороться и изгнать из Отскочного употребление окончания «...цуть». В минуту раздражения она восклицала: «И когда я только избавлюсь от этого проклятого «цуть»! Но сбыться этому было не дано. «...Цуть» - это окончание слов вместо правильного окончания «...ся». Например: «утираютцуть» вместо «утираются», «ругаютцуть» вместо «ругаются», а также «бреютцуть», «обливаютцуть» и т.д. (Это окончание встречается и сейчас среди коренных жителей. Тамбовцев В.В.) Было поразительным для меня, когда дядя (брат матери) пришел в 1972 году проведать меня в больницу, и я услышал из его уст (после многих лет жизни в городах и рабочих посёлках!) это достопримечательное «...цуть»... Я поразился: как оно живуче! Читать полностью...
километров... Столь солоно доставалась иногда копейка несчастным бесправным женщинам до революции. Лет семнадцати мать вышла замуж за моего отца. Причём сначала за ней ухаживал младший брат отца, Герасим. Как-то, будучи ещё неженатым, отец пришёл "на улицу" - т.е. место гуляния сельской молодёжи. Заметил девушку с Герасимом, подошёл и заявил братику: "Иди домой!". Герасим обязан был, по тем временам, слушаться старшего брата. Так мой отец "нашёл" свою "царевну"... А Герасима дед женил на девушке из соседнего волостного села. Этой девушки Герасим и не видел ни разу до сватовства. Девушка была очень красива. Звали её Евдокия Ивановна. Уже в преклонные годы я встречался с ней, но и тогда она выглядела русской красавицей. Кстати отмечу, что и старший брат отца, Сидор, точно также был женат своим отцом (дедом) на девушке из соседнего села Дмитряшевка. Эта женщина также была красива и солидна. Помню, в семье её называли Иванихой. Обе эти семьи в жизни оказались несчастливы. Дядя Никифор был женат на односельчанке. И тётя Ганя вышла замуж за односельчанина. Её муж, Антон Андрианович Пальчиков (по-уличному Хвиёнов), был моим крёстным отцом, а жена дяди Никифора - крёстной матерью. У моей родной матери было два брата и две сестры. Старший брат, Кузьма, погиб на Первой империалистической войне, а младший-Тихон Егорович-живёт и по сей день на Донбассе, в г. Енакиево, на Садовой улице, 28. У него своя небольшая усадьба и свой домик. Судьба у Тихона любопытна. О ней несколько ниже, а пока о младших сестрах матери. Аксинья - средняя сестра из трёх, а Ирина - младшая, умерла раньше всех, не оставив потомства. Тётя Аксюня, как мы все её звали, живёт и сейчас в Отскочном с мужем, Митрофаном Петровичем Кретининым. Интересно отметить, что семья отца - Кретинины, семья матери - тоже Кретинины. Все три сестры вышли замуж за Кретининых, а тётя Аксюня выходила замуж дважды, и оба раза - за Кретининых. Если не половина села, то треть Отскоченцев. - Кретинины. Есть Тамбовцевы, Пальчиковы, Аксёновы, Поповы. И всё! Если и есть теперь какие-нибудь новые фамилии, то это пришлые из других мест, не аборигены. Отскочное, скорее всего, образовалось переселенцами из соседнего села Донское. Сужу об этом по тому, что, помню, ещё с дедушкой, Яковом Фетистовичем, заезжали в гости к каким-то родственникам в селе Донском. Это было в 8-9-летнем возрасте: Донское и Отскочное расположены на правом берегу Дона, в пяти верстах друг от друга. С юго-западной окраины Отскочного видна северная окраина Донского. Помню, что на этой окраине росли огромные дубы, подобные Шишкинским соснам на картине "Рожь" (или "Полевая дорога"). Это классическая иллюстрация наступления степи на лес. Любопытно, что дальше, юго-западнее Отскочного, в сёлах (Крещенка, Верейка) встречаются Кретинины, вот южнее и северо-восточнее (Дмитровка, Конь-Колодезь) - нет. В своём родном селе Отскочном я прожил с семьёй с небольшими перерывами до 13 лет. А затем, с переходом отца на работу в г. Воронеж в 1922 г., я с 1923 г. совсем оторвался от села. В бытность семьи в родном доме, я с дедом и матерью исполнял все сельские работы, свойственные физически крепкому подростку. С дедом я пахал и сеял, убирал урожай, возил его с поля и молотил. Помню, в 1921 году дед из-за неурожая поехал с бабушкой в Сибирь, к Сидору. Но не знаю, нашёл ли он его или нет, только, будучи бондарем, он жил самостоятельно, и осенью 1922 года вернулся домой, но без бабушки, Екатерины Тарасовны. Она заболела в дороге тифом, и в Воронеже её взяли в лазарет... На этом следы её теряются. В этот год ещё свирепствовала эпидемия тифа. Незабываемыми впечатлениями остаются ночи, проведённые на выпасе лошадей - в ночном! Много общего было с тем, что описывал И.С.Тургенев в одном из лучших своих рассказов "Бежин луг". Помню радостные праздники весны: "Пасху" и "Троицу", игры в мяч, в "третий лишний", в "лунки" и в "бабки". Особое удовольствие доставляли гулянья на улице с более взрослыми парнями и девушками: во главе с гармонистом группа молодёжи с песнями или "страданиями" (частушками) двигалась к центру, а иногда и обратно, а мы, мелюзга, крутились под ногами, воображая себя "большими". Незабываемы: купание на Дону, лазанье на колокольню в большие праздники, кулачные бои, катание на коньках и санках на "масленицу" и т.д. и т.п. Навсегда сохранились в душе впечатления о первых годах учёбы в сельской начальной школе. Школа была в центре села, и от нашей окраинной улицы приходилось идти километра полтора-два. В тяжёлые годы (1919-1921), когда торговля, по существу, прекратилась, я ходил, как и все деревенские ребята в лаптях, а весной ещё и подвязывал колодки, чтобы не наступать (лаптями) в снежную слякоть, ибо лапти вскоре промокали. Лапти мне плёл дедушка по матери, Сысой Егорович. Тихон Егорович (он всего на два года старше меня) учил меня навёртывать портянки и обувать лапти. Теперь лапти в Отскочном не носят и самые отъявленные бедняки. Поэтому, видимо, необходимо изобразить, что это за обувь - "лапти с колодками" или с "колодочками"... Ходить и работать в лаптях очень легко и удобно. Толи ходишь за сохой, толи косишь рожь крюком, толи сторожишь лошадей в ночном - и во всех других делах ноги чувствуют себя более привольно, чем в сапогах. Но это - в сухую погоду. Но вот в дождь, в слякоть положение иное. Неудобно в лаптях и пахать сохой: идёшь по дну взрыхлённой борозды, а комочки земли засыпаются за края лаптя, под ступню. В конце концов, туда насыпается и уплотняется столько земли, что приходится разуваться и выбивать землю на краю дороги. Выезды с дедом на полевые работы в те годы не казались такими романтичными, как вот теперь, однако и тогда душа наполнялась гордым самосознанием, что я помогаю дедушке, семье вести хозяйство. Сейчас вспоминаются и горькие минуты и минуты необыкновенной сладости. Однажды, после посадки картофеля, дед заставил меня боронить поле деревянной бороной вверх зубьями. Тогда, естественно, толка в такой работе я не видел, и от усталости я заплакал... Теперь же я сознаю, как мудро поступил дедушка: взрыхлённая земля хорошо уплотнялась тыльной стороной бороны, подтягивала влагу к клубням, они быстрее и дружнее давали всходы и этим позволяли ускорять рыхление междурядий, сберегая влагу в почве, лучше аэрировать верхний слой пашни и способствовать развитию и росту картофеля. А каким наслаждением теперь представляется обеденный перерыв в поле, когда, распластавшись под телегой в тени, увлечённо наблюдал за караванами белых облаков или за порханием, трепыханием на одном месте разливающего трель жаворонка! Висит в воздухе хохлатый злодей и самозабвенно заливается песней, а сам крылышками трепещет, трепещет... А небо голубое-голубое, и ниже неба плывут пушистые белые копны ржаной соломы. В душе - одно спокойствие, одно блаженство и никаких забот, никаких печалей! Всё было -твоё, всё было - для тебя! Не осознавая, и не думая даже, ты чувствовал бесконечность жизни. О предельности бытия человек начинает задумываться и осознавать только под конец жизни, с первых её «заморозков» - первых признаков старости. В связи с революцией жизнь семьи была как-то неустойчива в том смысле, что отец работал то - в Тифлисе, а, возвратившись оттуда, какое-то время работал в Отскоченском «райпотребсоюзе», затем - в Землянском уездном земельном отделе... Учиться я начал поздновато - с 1919 года. Моя первая учительница -Мария Максимовна Кутузова. Она была учительницей ещё у моего отца, а в последствии, у некоторых, была учительницей их дедов! Сама она родом из г. Задонска. Пришла в село 19-ти лет, да так и осталась в нём. Сама «строила» школу, сама «износила» её: разрушили ту школу уже вскоре после её смерти. Под конец жизни она учительствовала в районном селе Хлевное, там она и умерла в годы войны. Похоронили её, как я потом выяснил, в какой-то общей могиле, куда перенесли останки и от других могил при планировке райцентра. За свою долголетнюю службу на поприще народного образования награждена орденом Ленина. Была очень строга и взыскательна, «неслухов» била «квадратами» (линейками). И что примечательно: отцы и матери всегда просили её взять первоклассника в свою группу, так как предпочитали воспитывать ребёнка в строгости. Попадало и мне от неё... Помню как-то весной на большой переменке пошли мы с ребятами посмотреть ледоход на Дону. Школа стояла недалеко от речки, на крутом берегу. Ну-с, засмотрелись на необыкновенно привлекательное зрелище: плывут льдины, какие-то снопы соломы на них, следы зимней санной дороги на льду, вороны, роющиеся в унавоженной дороге и много другой разности - и опоздали к началу урока... Вот она нас, милых «братцев», всех в угол-то и поставила до самого конца урока, да ещё пригрозила отцам пожаловаться! Стыдно было, конечно... Учиться я хотел, и ходил в школу с большой охотой. Повлияло, видимо, то, что отец в те времена выделялся среди других односельчан своей грамотностью и был по своему уровню намного выше окружающих. Как я уже упоминал, отец учился и окончил низшую сельскохозяйственную школу в Конь-Колодезе (соседнее село). Теперь это примерно соответствует техникуму, а по практическим навыкам такие школы стояли очень высоко. Помещики и управляющие имениями охотно брали к себе выпускников на должности младших агрономов. Так вот, в с/х школу отец попал благодаря личному ходатайству Марии Максимовны перед директором школы. В связи с этим отец был у неё всегда на особом счету, и я теперь не выходил из её постоянного за мной надзора. Со мной, дочерями священника и ещё 2-3 детьми своих бывших учеников, выдвинувшихся на руководящие посты в первые годы Советской власти, Мария Максимовна проводила дополнительные занятия, расширяя наши знания и кругозор личными рассказами и выдачей книжек из школьной библиотеки для домашнего чтения. В каникулярное время Мария Максимовна организовывала из семей интеллигенции и своих учеников, учившихся в гимназиях и специальной с/х школе, драматические кружки и представления. Это были дивертисменты, декламации и маленькие пьески. Все представления давались в школе. Для этого при постройке здания была специально предусмотрена «створная» стена двух классов. Средняя стенка собиралась на петлях, как гармошка. В получившейся длинной комнате к одному из её краёв сдвигались парты и на них клались длинные толстые доски. Так устраивалась сцена. А перед сценой, естественно, висел занавес, оборудованный из веретей, т.е. материала, который сейчас называется брезентом. Но брезент - это промышленный продукт, а веретья - это домотканый материал. К потолку и стенам пристраивались керосиновые лампы. Декорации и костюмы делались под руководством Марии Максимовны. Подобные «концерты» были, конечно, для Отскоченской молодёжи выдающимися событиями. Они будили желание к свету, к просвещению, к лучшей жизни. Отскочное стоит примерно в 50 километрах от Воронежа и от теперешнего областного центра - Липецка. Разместилось оно в стороне от бойкого тракта, шоссейной дороги Воронеж-Москва через Елец, Ефремов, а теперь и через Липецк, за рекой Доном, что очень важно. Мостов не было, и стояло оно в стороне от всей общественно-политической жизни страны. Никто туда не заезжал и не заходил. Спало крестьянство десятилетиями, оставаясь не потревоженным и в годы крестьянских бунтов и в годы революции в начале века. В селе не было помещика. Крестьяне не переживали мук крепостничества. Революционные перемены 1917 года большинство, особенно молодёжь, встретили положительно. Только наиболее зажиточные и пожилые отрицательно высказались при нарушении бытовых и старых общественных традиций, таких, как отрицание бога, отказ от церкви, непослушание старикам и т.п., и старались жить по старинке: пахали, сеяли, убирали хлеб, разводили животных, справляли праздники, и, помолясь на иконы, сажались за стол... Но ветер революции доносил влияние нового и до Отскочного. Люди приходили из города, возвращались с войны покалеченные и израненные, приносили на село новые мысли, новые разговоры, новые слова, которые раньше и не слыхали в селе: революция, Советы, коммуна, большевики, красногвардейцы, «контра», дезертир, и т.п. В самом селе не было единства. «Красные» воевали не только с «белыми», но и с дезертирами. Последние по-бандитски защищались. Помню, вернулся с войны по ранению Потап Пальчиков. Была у него прострелена нога. Шёл 1919 год. Как раз на Пасху, когда народ шёл в церковь, Потап прогуливался с гармошкой по улице. Это было неслыханным богохульством. А через некоторое время Потапа застрелили из винтовки в черепную коробку. После люди рассказывали, что убийцей был дезертир, которого разыскивал Потап вместе с уполномоченным из волости. Потап был отчаянным человеком, Фронтовые настроения «красных» оказали на него большое влияние, он слыл «большевиком», хотя в партии и не состоял, но идеи её нёс в село и, в меру своего умения, защищал. Таких просоветски настроенных фронтовиков в селе было несколько человек. Запомнился «Лысый». Его звали Егор, и был он сыном крестьянина нашего села. Ушёл в Воронеж на заработки, работал в магазине мальчиком, потом - приказчиком (продавцом). Это был способный, грамотный человек. Кроме сельской школы нигде не учился, но много читал и занимался самообразованием. Вступил в партию. В годы НЭПа его назначили директором Воронежского торгового банка. Я учился с его сыном в сельской школе, но затем мы потеряли друг друга. Году в 1919, в момент захвата Воронежа белогвардейским генералом Шкуро, Егора арестовали, однако он сумел бежать и спасся от верной гибели. Помнится и ещё один активист - Алёша «Греков» (Алексей Пальчиков). С его младшим братом, Макаром, я тоже учился, но он был великовозрастным, и мы не дружили. А после, через много лет. мы встретились. Макар был гармонистом, считался первым парнем на селе, но по службе не продвинулся. Где-то в Усманском районе заведовал картофельным сортоучастком. А брат его, Алексей, в первые годы революции работал уездным «упродкомиссаром». Ходили слухи, что он немало попользовался, к своей выгоде, высокой должностью, и о нём говорили плохое... Из тех лет помнится ещё впечатляющая картина - труп Ивана Петрова, убитого железным шкворнем в голову... Труп ночью был вывезен на зады усадеб, где пролегала дорога. Иван Петров, как рассказывал отец, был примечательной для Отскочного личностью. Жил бобылём (одинокий) и неизвестно, где дольше проживал: в городе или дома, у братьев. Это был отъявленный рецидивист. Собранные такими «промыслами» деньги приезжал проматывать в село. После того, как пьянствовать с кампанией было не на что, снова подавался в город. Рассказывал мне отец про него такой случай. В крупный магазин с тканями приехал поп (переодетый Иван Петров) с дочкой на хорошем фаэтоне с рысаком. Вошли в магазин, попросили приказчика набрать дорогих тканей, якобы дочке к свадьбе. После подсчета оказалась весьма крупная сумма. Поп, с крестом, как полагается, попросил тюки донести до извозчика, усадил дочку, и она уехала. А сам остался платить деньги. Но перед этим просил указать ему туалетную комнату. Проходит 15 минут - попа нет, полчаса - попа нет... Приказчики забеспокоились и послали мальчика при магазине посмотреть в щель. Мальчик заглянул и в ужасе закричал: «Батюшка повесился!» Позвали городового, начали составлять протокол, что да как было, и, наконец, дошли до двери туалетной комнаты, открыли ... и видят, что на стенке висит поповская верхняя одежда, из-под неё внизу торчат сапоги, а сверху - шляпа. А самого попа-то и нет! Он выпрыгнул в верхнее окошко. («Попом» был И.Петров). А убил Ивана Петрова (Петровича) якобы односельчанин, бывший жандарм, чьи неблаговидные дела знал Иван. Об этом мне говорил Семён Иванович, муж маминой сестры Ирины. Его отец был по «духу» близок к семье жандарма и к Ивану Петрову. Яркой картинкой запомнилось событие, когда одного из крестьян другой брушанул вилами в бок. Якобы за то, что первый увёз с поля его снопы ржи. Было, помню, страшно смотреть на окровавленную одежду, когда снимали мужика с повозки. В таких случаях обычно собиралась большая толпа народа, ну и ребятишки, конечно, были непременно «свидетелями». Наряду с поножовщиной, дракой на кулачках и т.п. были и дни гуляний, песен, свадеб... Сельские праздники проходили похожими на гулянья в других сёлах. Отмечу только, что участвовал в катании с горки на масленицу, с «Левиной горы». Этой горы-то, собственно, не было и нет. Так, небольшой взгорок, но на лёгких санях, салазках, на коньках люди катались с удовольствием. Лыж в те времена в селе не знали и никогда не видели. В 1922 году отец перешёл на работу в Воронеж. И вот летом мы с матерью отправились к отцу пешком. Шли целый день. Путешествие было для , меня интересным. Проходили сёла, шли лесом, останавливались на постоялых дворах пить чай с кренделями. На нашем пути лежали два таких двора: в деревне Галкино и в посёлке Стублище. Дворики и хатёнки ещё сохранились на этих местах и в наши дни. Но, видимо, скоро останутся от этих посёлков только воспоминания. Постоялые дворы представляли собой большие хаты с длинными столами посредине. Тут же в хате торговали кренделями и чаем, да кое-какой закуской. Колбаса «чайная», купленная на постоялом дворе, казалась необычайно вкусной. Вкус этот жил со мной всю жизнь, и я до сих пор его помню. Только нет теперь такой колбасы. По качеству есть и лучше, но по вкусу и аромату колбасы, подобной «чайной» тех времён, не встречается. Зимой люди, естественно, стремились забраться в хату, ну а летом распрягали лошадь около двора и усаживались где-нибудь в тени у стен, закусывали и дремали час-полтора, а затем снова продолжали путь на Воронеж или до дому... Часто здесь же и ночевали до рассвета, т.к. в те годы проезжать ночью через лес было небезопасно. Дошли мы с матерью до города благополучно. Но у меня болели коленки, под «чашечкой». Ни ступни, ни мускулы ног не болели, только коленки. Но скоро прошло. В 1923 году мы всей семьёй уехали к отцу в Воронеж. В Отскочном остался один дедушка с «молодой» бабушкой. Оставили ему корову, лошадь, поросёнка, птицу. Дедушка по-прежнему бондарил и делал сохи. Это было подспорьем к бюджету. Потом ему уже стало тяжело хозяйствовать, и всё распродали. Теперь он стал только бондарить, насколько хватало сил. В 1928 году дедушка умер в возрасте 78 лет, а «молодая» бабушка перешла жить к своему сыну в Муравлёвку. Хату в Отскочном продали... Так разорился род Николая Яковлевича Кретинина (Левонова) в Отскочном. Из потомков деда сейчас Отскочном живёт в только сын дяди Никифора Фёдор, с сыновьями. Связей друг с другом мы не поддерживали, и я не знаю подробностей его жизни. Знаю только, что сразу после освобождения Воронежа от фашистов Фёдор построил хату в городе, но пойти на производство не захотел из-за погони за длинным рублём у частников... Он - плотник, и мог бы, конечно, устроиться на завод... Об Отскочном можно написать много, но кое-что считаю для себя обязательным... «Цуть»... Мария Максимовна считала долгом своей жизни бороться и изгнать из Отскочного употребление окончания «...цуть». В минуту раздражения она восклицала: «И когда я только избавлюсь от этого проклятого «цуть»! Но сбыться этому было не дано. «...Цуть» - это окончание слов вместо правильного окончания «...ся». Например: «утираютцуть» вместо «утираются», «ругаютцуть» вместо «ругаются», а также «бреютцуть», «обливаютцуть» и т.д. (Это окончание встречается и сейчас среди коренных жителей. Тамбовцев В.В.) Было поразительным для меня, когда дядя (брат матери) пришел в 1972 году проведать меня в больницу, и я услышал из его уст (после многих лет жизни в городах и рабочих посёлках!) это достопримечательное «...цуть»... Я поразился: как оно живуче! Читать полностью...